Источник:

Косицин А. А.  Н. В. Гоголь и Е. П. Гребенка // Гоголевский сборник. Вып. 3 (5): Материалы международной научной конференции «Н.В.Гоголь и мировая культура», посвященной двухсотлетию со дня рождения Н. В. Гоголя. Самара, 29-31 мая 2009 г. – Санкт-Петербург; Самара: ПГСГА, 2009. С. 189–199.

Н. В. Гоголь и Е. П. Гребенка

В 1859 году, к сорокалетию Нежинского лицея, в типографии Императорской академии наук была отпечатана юбилейная книга «Лицей князя Безбородко»[1]. В ней, среди статей о людях, имеющих непосредственное отношение к истории знаменитого учебного заведения, одна за другой следовали статьи П.А.Кулиша[2] и М.Л.Михайлова[3] о двух выдающихся его выпускниках – Николае Васильевиче Гоголе и Евгении Павловиче Гребенке. Но имена этих двух – и по сей день известных – выпускников, родившихся в Полтавской губернии (в 1809 и 1812 гг.) и окончивших Нежинскую гимназию высших наук действительными студентами (в 1828 и 1831 гг. соответственно), связаны между собой не только благодаря “случайным” жизненным обстоятельствам. Оба уроженца Малороссии вошли в историю русской литературы, – правда, заняли в ней неравноправные позиции. Гоголь, составив первенство, «славу и гордость русской литературы»[4], затмил таланты своих младших товарищей.

Критики и исследователи, обращавшиеся к творчеству Гребенки, усматривали в нем влияние Гоголя, несмотря на то, что в его произведениях очевидны также «следы и других влияний»[5].

О сходстве художественных систем Гоголя и Гребенки в разное время писали В.В.Лесевич, Н.Е.Крутикова, Ю.А.Сирота и др.[6] В работах большинства исследователей утверждается взгляд на Гребенку как на талантливого ученика, подражавшего своему гениальному однокашнику.

Но в чем же заключается “послегоголевость” Гребенки? Почему он стал последователем своего известного коллеги по “литературному цеху” и подвергся творческому влиянию с его стороны?

Ниже я попытаюсь наметить “точку пересечения” Гоголя и Гребенки и “сформулировать” причины этого влияния. Однако следует отметить, что предпринятая здесь попытка – не утверждение, а всего лишь предположение, версия, которая со временем – при обнаружении соответствующих доказательств – может быть подтверждена или опровергнута.

Известно, что Гребенку попрекали за такие его “вещи”, как «Рассказы пирятинца», «Полтавские вечера» (их критика сравнивала с «Вечерами на хуторе близ Диканьки»), «Записки студента», «Чайковский» (В.В.Лесевич сравнивал этот роман с гоголевской повестью «Тарас Бульба»[7]), «Верное лекарство» и др. По мнению М.Л.Михайлова, «главная ошибка автора (Е.П.Гребенки. – А.К.) заключалась в том, что он избрал форму, в которой после Гоголя уже трудно было создать что-нибудь самостоятельное. В “Верном лекарстве” рассказ ведется от главного действующего лица, в форме дневника, а это лицо – сумасшедший. Как же было не заслужить упреков в подражательности после записок Поприщина?»[8]

Действительно, как нетрудно заметить, произведения Гребенки, особенно его ранняя проза, сближаются с гоголевскими произведениями в тематике, в манере повествования и образной системе. Однако дело здесь заключается не в “слепой” подражательности. Гребенка словно примеряет “маску Гоголя”, когда пишет об Украйне, ведет дневник сумасшедшего или иронизирует над нелепым, но типичным жизненным явлением. Можно заключить, что он мог бы легко спародировать и любой другой стиль – Марлинского, Загоскина или – если угодно – Пушкина, но он выбирает именно стиль Гоголя (хотя в то же время роль “двадцать пятого Гоголя” в литературном процессе его, конечно же, смущала). Привлекает внимание случай обнажения приема (специфической гоголевской речевой маски), встречаемый в “были”[9] «Телепень»: «О, рудый Панько! Дай мне твоего волшебного пера начертать хоть слабую картину летней малороссийской ярмарки, представить этот водоворот двуногих и четвероногих, этот нестройный шум, говор, мычанье, ржание, крик, хохот, брань, песни; изобразить живописные кучи румяных яблоков, пирамиды арбузов, золотые горы дынь, плутовские физиономии цыган и простодушные лица чумаков с черными усами, бритою головою, длинным чубом; смешную спесь мелких уездных чиновников. Много-много я написал бы, но все это будет слабое подражание»[10]. Эта прямая отсылка – апелляция не столько даже к Гоголю, сколько к “гоголевской поэтике” – дает право предположить, что перед нами не механическое следование художественным гоголевским приемам, а своеобразная “игра в Гоголя”, за которой стоит нечто большее, чем просто подражательность. Примеривание “маски Гоголя” необходимо Гребенке, чтобы определить свою идентичность. Очевидно, Гребенку занимает вопрос о его месте в современном иерархически выстроенном литературном пространстве, и он усиленно “ищет себя”, поочередно пробуя различные темы и жанры[11], но все же не может освободиться от им же узаконенной “системы координат” литературного пространства. По этой причине использование гоголевского языка как уже готовой поэтичности, а вместе с тем и ходовых образов, мотивов и стилистических оборотов, оказывается для Гребенки безусловным[12].

У этой абсолютизированной “гоголецентричной” художественной системы есть, на мой взгляд, своя история – история влияния старшего “товарища-учителя” на “однокашника-ученика”.

Но почему именно Гоголь, а не кто-то другой стал для Гребенки примером, достойным “подражания”?

Отвечая на этот вопрос, следует отвлечься от литературного контекста эпохи и посмотреть на творчество Гребенки сквозь контекст “биографический”. Изучать влияние одного писателя на художественное сознание другого, опираясь исключительно на художественный текст того или иного его произведения в отрыве от тех жизненных условий, в которых это произведение было порождено, было бы не совсем правильным, поскольку такой – сугубо  “внутритекстовый” – метод исследования позволяет рассмотреть феномен писателя как проявление конкретной эпохи, отнести автора к «известному литературному периоду, который наложил на него свою печать»[13]. В свете проблемы влияния наиболее приемлемым и перспективным было бы изучение – помимо художественных произведений попавшего под влияние писателя – реальных или потенциальных источников его личных свидетельств о духовном значении для него творчества “учителя”, т.е. материалов переписки, мемуаров, как личных, так и современников – представителей его круга. Иными словами, более всего полезными в “нащупывании” истоков влияния Гоголя на художественное сознание Гребенки могли бы оказаться сведения об их личных отношениях, и, прежде всего, о личном отношении Гребенки к Гоголю (т.е. факте их знакомства).

Изучение творческого и эпистолярного наследия Гребенки и Гоголя позволяет наметить некоторую “точку” их биографического “пересечения”, позволяющую реконструировать отношение Гребенки к творчеству Гоголя, получившее для него (Гребенки) важное духовное значение.

До сих пор остается загадкой, были ли знакомы Гоголь и Гребенка лично? Исследователи обходят этот вопрос. Между тем, степень вероятности их знакомства велика: сначала они “бок о бок” учились, затем – “бок о бок” вращались в петербургской литературной среде и даже имели общих знакомых, оставивших впоследствии для истории немало любопытных литературных заметок, мемуаров и писем, в которых есть немало следов, свидетельствующих о вероятности личного знакомства Гоголя и Гребенки. Но как бы там ни было – прямых доказательств нет. С одной стороны, есть сомнительные мемуарные свидетельства В.И.Любича-Романовича[14] и Т.Г.Пащенко[15]; с другой, не менее сомнительные, двусмысленные, соображения М.Л.Михайлова[16] и воспоминания П.В.Анненкова[17].

Однако внимание привлекает следующий интересный факт.

В творческом наследии Гребенки есть произведение, созданное автором в пятнадцатилетнем возрасте, в годы студенчества. Речь идет о комедии «В чужие сани не садись». Этот юношеский опыт пролежал неизданным до 1902 года и долгое время не был известен широкому кругу читателей. Пьеса была напечатана лишь посмертно в десятитомном собрании сочинений писателя[18], а до 1902 года распространялась в списках[19].

Толчком к созданию этого произведения могло послужить такое обстоятельство, как просмотр театральной постановки комедии Д.И.Фонвизина. Вероятно, Гребенка, будучи студентом младших курсов Нежинской гимназии, видел спектакль по «Недорослю» с участием Гоголя (который, как известно, играл госпожу Простакову), и это произвело на него должное впечатление, перешедшее впоследствии в творческую работу над собственной комедией[20]. Возможно, отсюда и “вырастают” любовь Гребенки к Гоголю и тяга подражать ему. Прямых свидетельств, подтверждающих, что комедия «В чужие сани не садись» – плод, созревший под впечатлением гоголевской игры, на данный момент обнаружить не удалось, однако в пользу такого предположения, говорит, во-первых, время создания пьесы (1827 год) и, во-вторых, очевидное сходство образов Незнаевой (героини гребенковской комедии) с Простаковой.

В 1827 году, как известно, студенческий театр Нежинской гимназии отмечал праздник масленицы рядом комедийных представлений, самым популярным из которых был спектакль «Недоросль». В.И.Шенрок в «Материалах для биографии Гоголя» приводит на этот счет свидетельство К.М.Базили (одного из “актеров” студенческого театра и товарища Гоголя): «Удачнее всего давалась у нас комедия Фонвизина. Видал я эту пьесу и в Москве и в Петербурге, но сохранил… убеждение, что ни одной актрисе не удавалась роль Простаковой так хорошо, как играл эту роль шестнадцатилетний тогда Гоголь»[21]. Примечательно, что и сам Гоголь в письмах к матери и к друзьям, сообщая о театральном празднестве в дни масленицы, делает акцент на фонвизинской комедии[22].

Тем же, 1827-м, годом датирована и комедия Гребенки, и если учесть, что она содержит посвящение “дорогому родителю (П.И.Гребенке. – А.К.) в день именин”[23], то можно заключить, что завершена она была не позднее 28 июня, а время ее создания, по всей вероятности, – период с февраля (просмотр спектакля с участием Гоголя) по июнь (приезд домой и начало каникул). В июньских письмах к домашним Гребенка не раз подчеркивает свое желание “поспеть” на отцовские именины[24], что свидетельствует о наличии у него уже на тот момент (4 июня) готового интересного, на его взгляд), литературного труда, который ему не терпелось представить своим домашним.

И, наконец, то, что позволяет сделать вывод о непосредственном отношении сочинения Гребенки к театральной постановке «Недоросля» с участием Гоголя, так это сходство образов Незнаевой и Простаковой. Основополагающим в сходстве этих персонажей является их характер и речевая специфика. Как и Простакова, Незнаева пытается всячески утвердить свою независимость и всевластие по отношению к другим. Она дает согласие на брак племянницы по собственной воле, идя “вразрез” с желанием самой племянницы (Простакова делает аналогичный ход, когда без согласия Софьи решает выдать ее замуж за своего брата)[25]. Речь Незнаевой, главным образом – лексическая сторона, так же, как и речь Простаковой, изобилует вульгаризмами и просторечиями:

Н е з н а е в а. В той деревне, где я живу, тысячи три соберется душонок, а все олухи царя небесного![26]

Ср.: П р о с т а к о в а. Ну! Теперь-то дам я зорю канальям своим людям[27].

Н е з н а е в а. Ах, я старая дура![28]

Ср.: П р о с т а к о в а. Ах я, собачья дочь![29]

Выступив эталоном образа Простаковой, Гоголь сотворил образ Незнаевой в сознании младшего товарища. Таким образом, в истории влияния Гоголя на творчество Гребенки можно выделить, помимо влияния Гоголя-писателя на Гребенку-прозаика, и другой сюжет – “биографический”, а именно – влияние Гоголя-актера на Гребенку-писателя. Если это знакомство в студенческие годы – хотя бы и заочное (т.е. не личное общение Гоголя и Гребенки, а видение Гоголя последним на театральной сцене) – состоялось, то становятся, отчасти, понятны и истоки театральности в прозе раннего Гребенки и объяснимо сходство образов его героев с героями гоголевскими. Ведь в таком случае, Гребенка, с пятнадцати лет очарованный гоголевской игрой, безусловно, следил за творчеством своего земляка, и видел за его строчками не фигуру рассказчика, как она существует в литературе в виде имитирующего живую речь стиля, а самого – “живого” – Гоголя, со свойственной ему манерой рассказывания (сказа). Увлечение этой манерой нашло отражение в его творчестве. Поэтому вряд ли можно согласиться с соображениями М.Л.Михайлова о “снисходительном до безразличности” взгляде Гребенки на литературу, который “объясняет как нельзя лучше ту легкость, с которою Гребенка поддавался разным литературным влияниям, чередовавшимся во время его писательской деятельности”[30]. Ведь каким бы влияниям Гребенка ни поддавался, центром его художественной “системы координат” исконно был и оставался Гоголь. Поэтому, отдаляясь от Гоголя, он чувствовал себя “не на той стезе”, переставал быть самим собой, что – в конечном счете – помешало ему в полной мере обрести “свое лицо”. Так что, определяя сложившийся творческий путь Гребенки как путь “послегоголевский”, отчасти можно согласиться с А.М.Путинцевым, высказавшим мысль о том, что «желание стать вторым Гоголем заставило нашего поэта пойти по ложной дороге, насиловать свою творческую способность, и он, борясь между великорусскою и малорусскою стихиею, слишком мало отдал дани родному творчеству, а ведь здесь поэт наш меньше был стеснен в своем творчестве и ярче блистал своим талантом»[31]. К сожалению, поздний Гребенка не смог преодолеть самого себя, и вина тому – не только внутренний, но и целый ряд объективных факторов. Но это – тема уже совсем другой статьи.